Вы здесь

Антуриум

Рассказ
Файл: Файл 03_gazizov_a.rtf (237.72 КБ)

Лицо Эльдара Нагибина, горнорабочего третьего разряда, приласкала «мордобойка». Она прогнала дрему и взбила пыль с каски.

Здорово, что над лентой конвейера подвешивают этот резиновый, подрезанный на лоскуты, предупредительный знак. Пока едешь со смены семьсот метров по уклону (ноги грузить неохота, да и время экономится) — зеваешь, с трудом разлепляешь веки. Пофестивалили вчера знатно.

Ребята с участка злые; «Сыктывкарская» в пластиковых стаканах, опостылевшая болтовня о зарплате. Так было вчера, позавчера, так было всю прошлую неделю. И, наверно, так будет завтра.

Через пятнадцать метров после «мордобойки» — площадка схода. Железная плита с поручнями, подсвеченная армированным светильником. Эльдар хорошо его помнит — приложился однажды, спрыгивая с ленты. Каска с фонариком тогда ударилась о прутья и улетела. Висок, щека, ухо в крови, в глазах плывет — и Виталя, монтажник, ехавший впереди, с перепуга понесся к телефону, чтобы отзвонить стволовому, помощь вызвать. Правда, через минуту Эльдар встал, натянул каску на гудящую голову, закинул на плечо самоспасатель, и они дали отбой. Нагибин тогда отделался легким сотрясением — и впредь стал осторожнее.

Приехали как-то на производство преподаватели с питерского горного института и все удивлялись, как это шахтеры по конвейеру летают.

Это же для угля транспорт! — воскликнул один из них.

Что могли им на это ответить? Да. Именно для угля.

А вы знаете, что шахтеры умудряются даже по скребковому выбираться? — поинтересовались у приезжих. — Кладут доску между скребками — и полный вперед.

Цепь тащит по колее полуметровые полоски железа, скребки, которые цепляют куски угля. Между ними и умещаются рабочие на досках. Это медленнее, чем на ленте, и безопаснее.

Преподаватели не знали, что есть конвейеры, не оборудованные площадками схода. Там люди просто прыгают на трос, протянутый от ленты к кровле выработки. Многие, кто приобретал гематомы, когда бился о вращающиеся валики, цеплялся спецовкой или проводом фонаря за трубы или просто скользил, падал на мокрой ленте — бросали это дело. Лучше подняться по уклону на своих двоих, затратив втрое больше времени, вспотеть, побороться с одышкой, помечтать о воде, сне, отпуске, регрессе и пенсии. Все лучше, чем не успеть спрыгнуть с мчащейся ленты конвейера. А были и такие случаи.

Совсем недавно — молодой парень со вспомогаловки повел жену в шахту. На экскурсию, показать, что да как. Ходили по трапам, катались на канатной дороге, были в забое — смотрели, как проходческий комбайн, грохоча, бурит угольный пласт. Возвращаясь к стволу, решил этот парень покатать жену на ленте. Прыгнул первым, чтоб она видела, где сход и как на него выбраться. Ведь это непросто: летит конвейер, через каждые десять метров валики кочками бросаются под ноги. Перед прыжком надо встать, вытянуть руки, суметь сделать шаг по ходу движения, хватаясь за поручень. Это все необходимо выполнить за несколько секунд.

У парня получилось.

У девушки — нет.

Правильно говорят преподаватели: конвейер — это транспорт для угля. Уголь доставляется на ленту, которая везет его в бункер, откуда он попадает на поверхность. Бункер, грубо говоря, яма. Темная, двадцать метров глубиной. Туда и упала жена парня со вспомогаловки.

Представить себе, как она не успела схватиться за поручень, не шагнула на площадку, а вместо этого промчалась мимо, немного дальше, стараясь еще зацепиться за трос, возможно, зовя на помощь, и как, наконец, обезумевшая от страха, полетела в кромешную темень… представить такое Эльдар не мог.

Может быть, это везение, что бункер уже был наполовину полон углем. Поэтому девушка не разбилась насмерть, а, упав, ударившись о груды, сломала позвоночник, но осталась жива. Ее муж, человек, который решил показать шахту любимой, не остановил конвейер. Не отзвонился, не побежал за помощью. Дурак, он спустился к девушке по лестнице. Просидел рядом с ней четыре часа, пока их не нашли и не вытащили. И никто не знает, о чем он говорил, о чем рыдал, что было в головах этих двоих.

Но после того случая рискующих на лентах стало меньше.

Спасибо «мордобойке», подумал Эльдар, за бодрость на сходе, а то после вчерашнего сильно клинит.

Бригада выбралась на откаточный штрек и зашагала к остановке «спутника» — электропоезда с вагонетками. Быстрее наверх, быстрее домой.

Зарплату когда начислят, не знаешь? — пропыхтел позади Эльдара Боря.

Борис, он мужик не просто огромный — он всеобъемлющий. Габариты у него такие, что еле пролазит в вагонетку. Мастер спорта по вольной борьбе. Работает механиком лет двадцать. Если бы не он, пару месяцев назад от Эльдара осталась бы лепешка.

По рельсовому уклону тогда катили вагонетку, которая вдруг возьми и сойди с путей. Ее потащило вниз к Эльдару, боком, с лязгом ударяя о стенки выработки. Эльдар не успел даже обернуться, как Боря заслонил его собой, как щитом. Грязнющий, в мешковатой спецовке, этот подземный медведь рыкнул, уперся ножищами и встретил железо грудью и лапами. Два с половиной центнера остановил на ходу.

Водки нахлебались потом — вспоминать страшно; и стыдно.

Завтра должны, — ответил Эльдар, протискиваясь на скамейку. — То есть сегодня выдадут добычникам, а завтра уж остальным.

Сначала малоимущим, значит?.. — громко спросил Боря, и некоторые с горечью хохотнули.

Есть такая шутка у шахтеров — о том, что зарплату сперва дают ребятам с добычи, «малоимущим». Те как раз получают больше всех — люди, которые непосредственно работают с углем. Здания на поверхности, уйма отделов, тысяча работников — это все надстройка для кучки добычников.

Смена загрузилась в «спутник».

Эльдар устало вздохнул. Денег вечно не хватает, а дочки растут, ворчит страдающая варикозом и мигренью жена, в ванной крошится кафель и зияет дырка в пробитом окне на балконе — все это злосчастье теснилось в голове, давя на нервы.

Он выключил фонарь, стал смотреть, как мужики, невзирая на шум и тряску, режутся в карты на подсвеченной, лежащей на коленях доске.

Давно прошли те дни, когда Эльдар напряженно сидел в вагонетке, то и дело стукаясь каской о стены. Время идет, катится поезд… человек привыкает.

Вот Пётр Валентинович, самый старый в бригаде, рисует мелом на потолке гротескный зад и матерную подпись в адрес начальника по нормированию зарплаты. Настоящий художник, он когда-то разрисовывал шахтный спортзал и стенгазету. На теплостанции он покрывает ржавые конвейерные барабаны и приводы сердечками-цветочками — чтоб молоденькие девушки-геологи, дожидаясь «спутника» в тепле, радовались дяде Пете.

Метла, Серёга Метелев, пьет лимонад и рассказывает соседу о том, как вчера десять мужиков с пятого участка «попали» в ламповой. Перед спуском им дали подышать в спецтрубку — проверка на недавние возлияния. Результат положительный, в шахту не пустили — теперь будут проблемы. Метла худой и балабол. Уши у него растопыристые, лопухи чернобыльские, — локаторы для слухов.

Антоха Курлов дрыхнет. Он гипертоник, рахит и вообще слабенький, но соображает лучше всех. Сидел с Эльдаром за одной партой в техникуме, к тому же ходил на курсы испанского и стремился к вышке — на переводчика поступить. Не вышло. Зато он единственный комбайнер на шахте, который во время работы распевает серенады на языке Доминго и Каррераса.

Сам Эльдар среднего роста, смуглый, тридцатипятилетний мужик; учился никак, имеет две страсти: гулянки и шахматы. Первой он отдавался всей душой в молодости, а после появления детей — украдкой: то на рыбалку сходит, то к коллегам в гараж, то просто в лес. «Ну зачем тебе в лес?!» — часто спрашивала жена Юля, продавщица в мясном отделе. Мало внятного он мог ответить. Тянет — и все тут. Наверно, подальше от бедной квартиры, от голодной семьи.

Другое дело — шахматы. В этой области у Нагибина первый разряд. На турнирах он появляется причесанный, в глаженых брюках, а главное — совершенно трезвый. И когда садится перед доской, привычное злосчастье бежит за горизонт, словно отщелкиваемое кнопкой ходовых часов. Пальцы с грязными ногтями с какой-то нежностью двигают деревянные фигурки. Обстоятельная задумчивость на лице и в глазах вытесняет нервную усталость. В такие дни Эльдар возвращается домой с победой, спокойный и серьезный. Юля сияет, смотрит на мужа доброй и гордой женой.

Мужик у тебя толковый, но ленивый, без искры, — говорила Юле мать. —
На рывок не способен — карьеру не сделает.

Горнорабочий, звеньевой, бригадир, мастер, помощник и замначальника… и, наконец, начальник участка. Эльдар застрял на первой ступени, в трясине безденежья и тупой безвыходной скуки.

Бригаду довезли до ствола. Двести метров вверх — и свежий воздух.

Эльдар немного отстал от всех, пока отмывал сапоги в ламповой. В баню явился тогда, когда ругань шахтеров из немногословной и злой стала изобретательной, кипящей остроумием: воды горячей не осталось. После работы на быстрой струе воздуха еле теплый душ отнюдь не закаляет. А летний ремонт трубопроводов говорит о ежегодном попадании на одни и те же грабли горадминистрации.

Эльдар и ребята отметились на участке и сели в автобус. До центра ехать с десяток километров.

В этом северном городке шахты расположены по частям света и так же названы. Шахта «Западная». «Восточная». «Южная». «Северной» нет — есть «Глубокая», так ее именовали из-за четырехсотметровой глубины вскрытия. Еще «Капитальная», она была передовиком по количеству добываемого угля.

Все эти шахты когда-то были. Каждая могла протянуть лет по шестьдесят и даже больше, но «отсутствие финансирования», «нерентабельность разработки»… и прочее, на что так легко ссылаются в верхних эшелонах власти, — все это прервало существование предприятий еще советской эпохи. И теперь в славном городке посреди тундры, основанном в пятидесятых политзаключенными, гулаговцами, вместо недавних шестидесяти тысяч населения осталась едва лишь треть.

Жена Эльдара любила шутить, что они, семья Нагибиных, будут последними в караване покидающих город. Она говорила это с оптимизмом, с показной бодростью, но всегда поглядывала на Эльдара — поддержит ли, пересилит ли себя, пытаясь найти новую работу? Иногда Юля внимательно рассматривала дремлющего мужа, трогательного в своей небритости, в заношенных носках и майке «СССР». Могут ли две подрастающие дочки, беззаботное прошлое, запечатленное в солнечных отпускных фотографиях Ялты и Адлера, все те затвердевшие под прессом повседневности чувства и семейные ритуалы, — может ли это удержать мужа от падения, дать силы, обеспечить вторым-третьим-десятым дыханием?..

Она сидела на полу, возле кровати, на которой посапывал уставший Эльдар. Сидела, поджав под себя ноги, и не могла найти ответы.

Раздался звонок, трель-чириканье, и Юля поспешила к дочкам, возвращающимся из школы.

Умнички, они засиживаются допоздна на факультативных занятиях. Фортепиано, рукоделие, театральный кружок, волейбол. Старшая, Анжела, обладает тонким музыкальным слухом. Она высокая, не по-женски резкая в движениях, тянет на себе сборные школы в любых соревнованиях. Эльвиру все знают как Джульетту шахтерского городка. Театральная постановка и роль в ее исполнении отмечены местами, призами на юношеских фестивалях Ярославля и Москвы. Родителям только и остается удивляться, откуда у шахтера и продавщицы такие талантливые дети.

Ненавижу сольфеджио, мама! Ненавижу-у-у!..

Со следующей четверти униформу введут. В пятницу родительское собрание, будете решать, какой крой и цвет нам носить…

Я говорю: «У меня пальцы болят!» — а Викторовне хоть бы что, Шопена она на меня клала…

Станем работать спектакль в современном антураже. А что такого? Моя Офелия в драных джинсах и с плеером будет шикарна...

А еще мы купили скотч!..

В коридоре отслаивались обои, кремовые, в свое время очень красивые. Дальше развода клея у Эльдара не пошло: сначала что-то отвлекло, а потом не было желания. Поэтому девчонки хотели аккуратно прилепить липкой лентой обои на место.

В доме многое держалось на косметических ремонтах детей. Крючок около окна, придерживающий занавески, не прикручен в сверленое отверстие, а вбит прямо в стену гвоздем. Розетки из-за неплотного прилегания к стене выдергивались бы, если б не пластилин, который изобретательно (а главное — незаметно) к ним лепился. Еще есть затянутое полиэтиленом пробитое окно на балконе и дверца холодильника с вмонтированным магнитом — без него никак не закрыть. Только когда Юля начинала кричать, Эльдар брался за сантехнический ключ, дрель или отвертку. Так получалось, что он души не чаял в детях и при этом был совершенно равнодушен к бытовым неполадкам. Жизнь так расставила силы в этом человеке, что он целиком исчерпывался в шахте —
и до семьи доносил лишь тлевший огарок самого себя. Рассеянную улыбку — детям, прозрачное внимание — жене.

Когда Юля накрыла стол и разлила борщ, проснулся Эльдар.

Привет, па! Айда на родительское собрание!

Дочки засмеялись.

Однажды глава семьи пришел на собрание, где его попросили выступить перед классом, рассказать о своей работе. Отказываться Эльдар не умел, и выбора не оставалось. Этот ад запомнился навсегда: весь фокус детского внимания, множества немигающих глаз — на нем. С дикцией и раньше было не слишком гладко, но тогда речь совсем разладилась…

Хотите меня заикой сделать? Эх, не жалеете отца… — вздохнул он и улыбнулся.

Промежуток с четырех до пяти дня всегда ассоциировался у Эльдара с борщом, майонезом, перцем и обязательной корочкой хлеба. И чтоб дети трещали без умолку о своей школе, о «клевых» и «шляпных» учителях. Через час жена снова уйдет в магазин — и можно будет развалиться на диване, врубить телевизор и даже сбегать за пивом. С дочками давно была заключена договоренность на три бутылки в неделю, никак не больше. Если придерживаться этого количества, супруга не узнает — дети ведь все понимают.

Вечером позвонил Метла, позвал в кабак на день рождения знакомого проходчика. Пока Метла тараторил в трубку, Эльдар с рассудительностью бывалого шахматиста взвесил все: успеет ли вернуться к приходу Юли; нужно не перебрать, ведь завтра будет тяжелый наряд; не требуется ли детям помощь в приклеивании обоев… Оценив фронт домашних работ, обязанностей и занятость королевы, он сделал выпад слоном, забегая на противоположный край доски…

 

Ребят своих, знакомых и едва знакомых, оказалось много — весь кабак забился шахтерами. Первые два тоста — за именинника, а потом понеслось: злоба, ругань, горечь. О низкой зарплате, о задержках низкой зарплаты, о сокращениях, травмах, козлах-начальниках…

Эльдар по большей части отмалчивался и жалел, что борщ, майонез, корочка хлеба остались позади, так же, как и диван, телевизор, дочки… А кабак гудел. Если бы можно было из захлестнувших шахтеров чувств извлекать энергию, то никакого бы угля не понадобилось. Для отопления квартала стало бы достаточно одной в меру злой бригады, в которой мужики отработали лет десять, где они набили себе всевозможные шишки, где варились изо дня в день в грязи, под страхом падающих кровель, выбросов метана, где отхаркивали угольную пыль из легких и сморкались угольной жижей. Изредка кто-то останавливался, заплетающимся языком произносил: «Так все ж… давайте за Аркадия!..» — и по новой.

Рюмки носили те женщины, с которыми ребята спали по молодости, водку пили ту, что делали их одноклассники, отучившиеся на химфаке и пополнившие местные ликероводочные заводы. Ругали тех, кто попал в струю, пробился из друзей в управленцы, материли удачливых парней, которые еще недавно были с ними в одной упряжке, а сегодня разъезжают на новых «мицубиси».

Плескалась, горела в животах водка, и шахтеры говорили, кричали, надсаживались о привычных передрягах, неся призраки своих касок и самоспасателей по одним и тем же кругам. А под землей их ждали еще пласты угля, еще миллионы тонн преобразившейся за эпохи растительности. Думая об этом, уже совсем нетрезвый Эльдар ощущал какую-то роковую неизбежность, предрешенность всех вопросов. Вечерняя пьяная суета человечков —
это просто гной и шлак, они должны выйти из ребят, так или иначе, под водку, сиплые голоса, болезненное напряжение — но должны выйти. Чтобы завтра утром бригада проснулась, пришла на участок, получила наряд и отправилась работать.

Такие мысли привели Эльдара Нагибина, горнорабочего третьего разряда, в состояние отрешенности, легкого, граничащего с безразличием, спокойствия. И когда Метла вдруг с гнилой улыбочкой сказал, что видел его дочек, возвращающихся со школы, что «ягодки спеют у Эльдарчика», тот вмазал. С оттяжкой, метко, ломая Метле нос.

Если бывает у людей безразличное бешенство, то это — оно самое.

Поднялся переполох, толкотня, кто-то бросился оттаскивать Эльдара, кто-то застыл, пораженный его умиротворенным, холодным лицом.

И вдруг злобы, ругани, горечи — не стало.

Нагибина вывели на улицу.

Свежий ветер принялся гладить уставших людей.

 

* * *

Следующим утром Метла освещал нарядную участка синюшным лицом. Когда он при всей бригаде извинился перед Эльдаром, руку пожал, тому стало противно, кислятина к горлу подкатила. Вспомнилось, как вечером Юля смотрела на него, вдрызг пьяного, и не было никакого разочарования или брезгливости, а было презрение, был еще один несмываемый след на человеке по имени Эльдар Нагибин.

Обойдя мать, Анжела взяла его за локоть и повела в ванную.

Раздевайся, пап, раздевайся… — повторила она много раз, пока до него не дошло. Потом включила прохладный душ, занавесила ванную.

Они уложили отца спать и сидели с мамой на кухне до утра. Эльвира тоже не уснула, всю ночь беззвучно размазывала слезы по лицу.

Так уже было. Ни редко, ни часто. Ночь. Трое бодрствуют, один спит. И чай, и слезы. Вода: сладкая — внутрь, соленая — наружу…

На втором километре от ствола одна из вагонеток сошла с рельсов. Машинист сегодня работал лихой, певчий; звали его Джигит, и он был не просто хороший водитель подземного транспорта, он был чертовски аккуратен даже при быстрой езде и великолепно знал шахтные пути. Долго кричать сквозь громыхание колес о почву не пришлось, Джигит почувствовал неладное и затормозил. Ввосьмером, кряхтя, поставили вагонетку на место, но далеко не уехали — остаток путей ремонтировался.

Какое гладкое начало дня, — пробурчал Боря, двигаясь вразвалочку по расшатанным трапам.

Забой стоял: конвейеру требовался перемонтаж, и проходки на сегодня не планировалось. Началась рутина. Эльдар, таскавший сегменты арочного крепления, кожей почувствовал, как замедлилось время. Кто-то из монтажников включил лебедку, натянулся трос — и вверх по уклону, примотанный к железной лохани, направился приводной барабан. Вот она — механизация. Лебедка, которая тащит. Раньше на шахте и такого не было — все вручную.

Петр Валентинович отметил, что сейчас поднимают барабан, травмировавший одного молодого контролера. Парень должен был подсыпать в него инерционную пыль. По правилам — надо включить конвейер, чтобы провернуть барабан, потом выключить, убрать защитную решетку, просунуть руку, всыпая пыль, и поставить ограду на место. Вместо этого парень завел конвейер, убрал защиту и принялся подбрасывать пыль. У Эльдара волосы на руках зашевелились — это несоблюдение правил безопасности, страшный риск… и вообще — вопиющий идиотизм. И вот, в очередной раз подсыпая пыль, парень зацепился рукавом за внутреннюю поверхность барабана. Который вращается безостановочно. Руку мгновенно вырвало из плеча.

Надо отдать парню должное, говорит очень серьезный Петр Валентинович, старый художник, рисующий на приводах цветочки-сердечки для девчонок-геологов. Надо отдать должное, потому что тот парень без руки пробежал больше сотни метров по штреку к своей бригаде. Вынесли его потом и выходили.

Петр, вы лучше Глебовичу отзвоните, — сказал Курлов, перебирая инструменты, — а то все ля-ля да ля-ля… тут ось сбилась, переставляться будем…

Час-два-три…

Эльдар, мокрый из-за духоты — вентиляцию на время перемонтажа остановили, — прислонился к стенке выработки, развернул тормозок и уже собирался поесть, как получил по каске куском породы размером с кирпич. От неожиданности он выронил еду и выругался, потный, голодный, замученный.

Выработку здесь крепят анкерами. Это двухметровые железные шесты, которые вбиваются в кровлю. Их располагают с определенной частотой, связывают металлической сеткой и планками по ширине выработки. Преподаватели из питерского горного учат, что нельзя угольные шахты крепить анкерами. Конечно, подумал Эльдар, разглядывая испорченную еду, конечно, нельзя. Зато это дешево и быстро. И неважно, что кровли с анкерной крепью изредка рушатся.

Вернулись на поверхность вовремя, одинаково уставшие.

Опять автобус, час езды, и на стекле раздавленные комары, а за стеклом покосившиеся бараки в облупившейся краске, где сушатся вещи на растянутых веревках и лают щенки под крики детворы. Прыгает заезженный «икарус» по ухабам, трещинам и кочкам неграмотно, на скорую руку уложенного асфальта. На каждой остановке заходят сплошь знакомые люди: с птицефабрики, теплоэлектростанции, со школ и магазинов. Шахтеров в этом северном городке знают в лицо, и многие женщины отказываются присаживаться, когда шахтеры уступают им места в транспорте.

Как же я упахалась! — сказала однажды бухгалтер кадастрового бюро в первый день работы после возвращения из отпуска в Египте. В автобусе ее быстро поправили:

Пашут только шахтеры, милочка, и строители. Остальные — работают…

«Помни, шахтер, дома тебя ждут!» или «Соблюдай технику безопасности!» — такие лозунги красуются на стендах вдоль дороги на шахту. Багровые советские краски и высеченные из гранита профили шахтеров недавно поменяли на шутливых, затейливых человечков с белозубыми улыбками на чернющих лицах.

Дома Эльдара ждали. Юля расписывала на листочке затраты, предстоящие в этом месяце, а дочки что-то кашеварили. Нагибин ощутил беспокойство; он повтягивал носом воздух и, не учуяв борща и душистого перца, а вместе с тем и озорной бодрости детей, уверился в чем-то грозном, скрывающемся за молчанием семьи.

Как поработалось? — спросила Юля.

Она была в светло-синем халате со множеством ландышей и в вязаных носках. Смотрела на Эльдара тем непроницаемым взглядом, когда не прочесть, что у человека в душе, и тянет смутиться, отвести глаза, начать плести всякую ерунду. Непривычно строгая, с агатовой заколкой в льняных волосах, Юля выглядела чужой, одинаково чужой и для Эльдара, и для детей.

Устал, — честно признался Эльдар. — Нудно, трудно было.

Не шатался бы вчера по пьянкам, может, и легче бы стало, а?

Может, — вздохнул и отвел-таки глаза.

Девчонкам униформу сегодня выбирали на родительском собрании. Под заказ будем все делать, и нужна денежка. Вот обсчитываю.

Семейный бюджет? — ухмыльнулся Эльдар.

Звучит-то как — бюджет! Его пятнадцать тысяч — и ее восемь.

Юля кивнула.

А вы чего грустите?.. — Эльдар состроил умилительную рожицу; детей она забавляет.

Двояк Анжелка притащила, — сухо сказала мать.

Мам, ну я все исправлю! — воскликнула старшая. Видать, эта тема уже обсуждалась — и сейчас пошла по кругу. — Не любит меня химичка, я что сделаю?! Коза, гоняет меня по всем параграфам...

Исправишь, — уверенно сказал Эльдар. — Дети-то не в пример умнее нас выросли, Юлия Владимировна. Так что не ругай их. А форма… будет вам форма.

Никак зэпэ увеличили? — притворно удивилась жена.

Нет. — Эльдар вздохнул, уже раздраженно. — Не хватит — перезай-
мем. Телек старый продадим, удочки мои…

Ма-а-м, — протянула младшая, — на крайний случай… походим без формы. Ничего нам за это не будет.

Что, и в школе прознали, какие бедняки ваши родители?! — Юля закипала.

«Что бы сейчас мы ни говорили, — подумал Эльдар, — как бы ее ни успокаивали, закипит Юлька. Необратимость, блин… пошел процесс. Куплю ей крем… венозол вроде…»

Юлькина гроза прошла, разрядилась. Вечер пятницы провели перед телевизором, тихо, щелкая семечки и обсуждая передачи.

«И какие у нас перспективы? — думала Юля. — У отца застой, подземная тюрьма. У меня — прилавок, запах говядины, впитавшийся в кожу, и больные вены. А будущее — в детях. Чтоб дочки выпустились с хорошим аттестатом и на бюджет поступили. И чтоб нас потом из болота вытащили...»

Семья встрепенулась, когда прозвучал звонок. Гости.

Эльдар спешно надел тапки и прошел к двери.

Прощу прощения, что поздно и без предупреждения… — послышался приятный женский голос. Воображение сразу нарисовало Юлии симпатичную девушку лет двадцати пяти, которая почему-то с радостью к ним постучалась. —
Просьба! Собрались с мужем в отпуск, и только сейчас дошло, что растения без присмотра остаются. Представляете! Забегались, завертелись — и вылетело из головы…

Повисла пауза — и, видимо, поняв, что Эльдар находится в затруднении, девушка разъяснила:

Соседи мы. Вот, напротив живем. У нас, в общем, один горшок остался, остальные успели к бабушке перевезти.

Здравствуйте. Да вы проходите, девушка, — приветливо сказала Юлия, помогая Эльдару, который как язык проглотил.

Приветливость далась нелегко. При одном взгляде становилось ясно — соседка красива, богата и счастлива. Из тех людей, у которых жизнь как частушка. Или как выигрышный лотерейный билет.

Соседка оказалась в прихожей, представилась Кристиной и быстро огляделась. Она стояла — такая уверенная, ладненькая в своих брючках и обтягивающей майке, и улыбалась. Из украшений на ней были разве что часы на белом ремешке, с виду очень простые. С недвусмысленно сверкающим циферблатом.

От чая Кристина отказалась.

Выручите нас? А то отдать сейчас некому, да и времени нет. Мы его к вам занесем, и все дела…

Раздалось еле слышное шуршание, и Эльдар поспешил согласиться: не хотелось, чтоб такая соседка увидела отслаивающиеся обои.

Кристина ушла за растением, заинтересовавшиеся дети выглядывали в коридор. Юля опомнилась и побежала переодеваться в нечто более приличное, нежели домашний халат.

Снова позвонили, и на этот раз за дверью оказался рослый загорелый мужчина в шортах и рубашке. В руках у него был светло-коричневый горшок с метровым пышным растением. Листья на длинных черешках, размером с ладонь и в форме сердечка. Чем дальше от почвы, тем сердечки больше и вытянутей. Цвело растение красными ладошками, и возвышающиеся над ними цветоносы меняли по длине окраску от белого до розового.

Мужчина поставил горшок на пол и произнес звучно:

Добрый вечер!

Это антуриум, — затараторила Кристина. — Он очень капризный… Почва под него особенная: листовая земля, хвойная, с торфом и песком… Еще добавляют сосновой коры и древесного угля, чтобы не было уплотнения земли и застоя воды… Знаете, вообще, лучше недолить ему, чем перелить…

Похоже, за цветком эта семья тщательно следила.

Мужчина прислонился к косяку и тихо улыбался, наблюдая за Нагибиными. А те рефлекторно кивали Кристине и смотрели на антуриум как на восьмое чудо света. Это растение было словно титан перед букашками привычных глазу алоэ, кактусов и фиалок. Оно, густое, громкое в своих красках и невыразимо чуждое, возвышалось в убогой квартире на скрипящем полу; оно стояло, разделяя коридор между уверенными, счастливыми соседями, холеными людьми с ясными глазами, и Нагибиными.

Антуриум временно сменил хозяев.

Соседи уехали всего на три недели, поэтому Нагибиным не пришлось «подкармливать» (как сказала Кристина) и менять почву. Всего-то — поливать и опрыскивать. Обязанность несложная.

Горшок поставили на подоконник в детской. Каждый в семье хотел во что бы то ни стало поухаживать за антуриумом, поэтому вскоре составили график поливания. Иногда мать с отцом замечали друг за другом, что все больше проводят времени у детей. Зачастую неосознанно. То Юля поглядит, как дочки уроки учат, то Эльдар наведается — новые книжные полки повесит (с лесосклада на шахте позаимствовал свежие доски, расточил их, отшлифовал, лаком покрыл) или с детьми поболтает.

Соседи нам на хранение растение оставили, — рассказывал Эльдар коллегам, сидя в грохочущей вагонетке. — Вот такое! Экзотика, цветет сейчас…

Называется-то как? — поинтересовался Курлов.

Андоринум… или антурупум… не помню точно, ненашенское название. Говорю ж — экзотика!..

А что за соседи? — спросил Метла.

Да напротив живут, не очень с ними знаком…

Не Прокопенко? — допытывался Метла. — Высокий такой… Баба у него с кругляшками…

Ты заткнись, Метла, — сказал Эльдар, чувствуя, как внутри просыпается безразличное бешенство.

Боря достал из карманов кулаки и положил их, увесистые, квадратные, как сейфы, на колени. Тогда Метла натянул каску пониже, так, чтоб уши не слишком высовывались, и заткнулся.

Растение, Эльдар, оно к лучшему, — пропыхтел Боря, механик-медведь, — во благо, значит, примета…

Неожиданно в этом месяце Эльдару выдали премию «за надежность и упорный труд». Начальник участка подмигнул и сказал, что неплохо бы экзамены кое-какие посдавать, курсы повышения квалификации пройти, а там он кому надо шепнет — и будет Эльдар горный мастер.

Такая перспектива Нагибина сначала испугала; в ответ он судорожно кивнул, неуверенно улыбнулся и, приехав домой, увлеченно стал рассказывать Юле, как его вдруг заметило начальство.

Жена сияла.

Премия — это здорово, — ответила Юля, целуя мужа, — а повышение — просто замечательно!

Накормив Эльдара борщом и погладив его по тщательно выбритой щеке, она побежала в ателье заказывать униформу для дочек.

Через день Эльвира, вернувшись из школы со взором горящим, объявила об очередной поездке на фестиваль театральных постановок.

Надеюсь, все к лучшему, — продекламировала она бессмертного драматурга. — Поворачивай, моя карета!..

Антуриум, редкий, приходи в гости — покажу, — звала к себе подругу Юля.

До кухни они так и не дошли, пили чай в детской.

Красотища! — восклицала подруга и качала головой.

Чудное растение высилось на подоконнике. Нагибины им любовались, лелеяли, окружали собой, невольно прижимаясь друг к другу, становясь ближе, заботливее.

Одним субботним утром Эльдар проснулся раньше всех и, пройдя в детскую, поправил одеяло у дочки. Потом, сонный, долго стоял, любуясь антуриумом. Грубыми своими пальцами касался листьев, то и дело поглядывая сквозь «ладошки» растения на солнце. Звонкие цвета антуриума будто отпечатывались на сетчатке глаз; после их блеска Эльдар не мог не содрогаться, оглядывая свою жалкую квартирку, и тогда вдруг, удивляясь нахлынувшей бодрости, наскоро оделся и побежал в магазин стройматериалов. Вернулся с набитыми пакетами, рулонами обоев и множеством всяких мелочей. Юля уже приготовила плов, салат «по-баварски» и выложила булочки с марципаном; семья оглаживала животы.

Когда Анжела ушла гулять, Юля взяла мужа за руку, повлекла в ванную. Они любили там друг друга исступленно, упиваясь внезапной свежестью этой близости.

За две тысячи километров от родителей рукоплескала их Эльвире толпа. Передавались цветы, вручались грамоты — и маячило за горами-годами актерское училище. И думалось загримированной девочке с блестящими глазами о том, с какой радостью она вернется домой, где ее ждут папа, мама, сестра… и чудное растение.

Анжела раздобыла у одноклассника новенький фотоаппарат и щелкала антуриум со всевозможных ракурсов, и всякий раз, в частях и целиком, он казался неповторимо замечательным.

Юле тем временем выпала честь замещать ушедшего в отпуск администратора магазина.

Ты за прилавком, Владимировна, лет этак десять… любые времена видала, — говорил начальник, — будешь за меня — считай, испытательный срок… А вам — цыц! — крикнул он на других продавщиц, которые уже начинали шушукаться. — Юлия у нас самая грамотная и пробивная, неча…

«До встречи, буженина! Счастливо, курицы!» — улыбалась она, осваивая новый кабинет. Недолго думая, она срочно подала документы на заочные курсы менеджмента.

Век живи — век учись, талдычил себе Эльдар, щупая толстую папку инструктажей и нормативов для квалификации горного мастера. Давно он не брался за авторучку, целую вечность, казалось, не учил конспекты. Теперь вместо телевизора и пива — журнальный стол, кофе, материалы. Вместо трясины и безвыходной скуки — интересная работа, цветущая жена, любимые дети.

Летели дни. Приехала Эльвира, отпраздновали с детским шампанским победу юной лицедейки и начало успешной карьеры каждого. Преображалась квартира: новая кухня, вытяжка, стильный холодильник под потолок; кредит —
и шведская мебель, пара кресел, кровать, которую тут же опробовали и нашли выше всяких похвал.

А в центре перемен стоял антуриум, все цветущий, пышный, преисполненный экзотической силы, такой родной и такой необычный для квартиры в маленьком городке посреди тундры.

 

Вечером, когда Анжела только пришла с тренировки, а уставшие, но довольные родители готовили ужин — пекся пирог с курятиной, нарезались овощи, — раздался звонок.

Добрый вечер! Ну вот и мы, за цветочком! — сказала Кристина, и у Эльдара екнуло сердце. Действительно, три недели отпуска у соседей закончились. Промчались.

Юля пригласила поужинать, но соседи отказались.

Эльдар прошел в детскую, полюбовался напоследок чудным растением, сильно зажмурился на пару секунд и понес его хозяевам. Дочки и жена провожали антуриум, и думалось Нагибину, будто дом тоскливо и щемяще пустеет.

Лучше вы к нам в гости, — сказала улыбчивая девушка, которая была еще более загорелой и белозубой, нежели раньше. — Мы у вас в долгу, правда?

Правда, — кивнул ее муж.

После этого готовили еду молча. Остаток дня был постный и серый.

Последний месяц казался теперь слишком уж скоротечным. Нагибины удивлялись тому, что из головы напрочь вылетело главное: растение — чужое. И оно не вернется.

«Ведь глупость же… — говорил себе Эльдар. — Ладно, дети скучают, но мы-то с Юлькой взрослые люди, и собака у нас была — сбежала, и попугай умер, но не так это было страшно, не так грустно, как расставание с этим цветком…»

И дни потянулись киселем.

Работалось Юле несладко. Многое в магазине было запущено, а Нагибина, решившая войти в роль ответственного руководителя, принялась разбираться в документации, поставщиках и прочих премудростях. По ходу дела обнаружила кучу пробелов и «левых» контрактов. Начальник явно кого-то обманывал, понемногу и безнаказанно. Пришлось наводить справки и вырабатывать свою стратегию, на грани закона.

Но Эльдару было тяжелее, он продолжал учиться и сдавать экзамены, стремясь к должности горного мастера. Забой ему сейчас достался опасный — один раз уже рушилась кровля, крепленная анкерами. Комбайн с погрузчиком после этого так и остались под породой. Выработку стали проходить заново, вынуждая бригаду Нагибина преодолевать семь километров туда и обратно, и опять вставал вечный выбор между лентой конвейера и своими двумя.

И вот тут с Эльдаром приключилось несчастье.

После смены они всей компанией выбирались с низа уклона на ленте. Измотанные, чувствующие себя в шахте дряхлыми клячами, они мчались по конвейеру наверх, друг за другом. Никто не подозревал, что за время их работы площадку схода разобрал другой участок и перенес в более удаленное место. Первым об этом узнал Боря, который несколько приободрился после «мордобойки» и, проехав под двумя мелькнувшими светильниками, резко поднялся и прыгнул на трос, протянутый от валиков конвейера к кровле. Можно сказать, выбрался впритык — всего через десяток метров зияла дырка бункера.

Отбежав вниз, Боря принялся кричать, предупреждать каждого последующего, чтобы прыгали на трос. Это помогало мужикам заранее собраться, и они успешно покидали конвейер, на лету матеря тех, кто убрал сход. Эльдар ехал одним из последних. Услышав предупреждение, он мигом вспотел, неуверенно встал на полусогнутые ноги и, хрипло выдохнув, прыгнул на трос. Не тут-то было! Правый сапог с обильно испачканной подошвой предательски скользнул, пальцы в мазуте вцепились в трос, но вес тела не удержали, и Эльдар неловко, кренясь корпусом влево, слетел с ленты. Он ударился каской о рельсы, плечом врезался в породу, а ноги и вовсе повисли на нижнем тросе. Мужики загомонили, кто-то бросился Эльдара поднимать, но тот завопил, задергал часто кадыком и потерял сознание.

Единственное, что запомнилось Эльдару на обратном пути, это лязганье, ржавая, прохладная стена вагонетки и Борина лапища на груди. Напротив сидел Метла, непривычно молчаливый балабол. На очередном повороте вагонетку подбросило, ухо резануло о шершавый выступ на скамейке — и одновременно что-то хлипко проурчало внутри Эльдара, после чего его вырвало прямо на Метлу. «Вот тебе, урод», — успел он мстительно подумать, прежде чем снова упасть в обморок.

Очнулся Нагибин в больнице с ощущением, что голова оторвана от тела и прибита к лихой карусели — так сильно его мутило. Левый висок ныл, там были наложены швы. Легкие на вдохе пыряло острым: пара ребер сломана, торжественно объявил позже врач.

Около койки стояла семья. Женщины мои, думал Эльдар, такие красивые, такие удачливые, на что я вам, обмылок неуклюжий...

Вы, Юлия Владимировна, не плачьте, — скривился он в полуулыбке. Натягиваясь, кожа на лице взрезалась нитками; заодно ощущалось, что на голове еще метры бинтов, слой мазей и черти чего. — Отца просто вышвырнуло с ленты… на любезно расставленные рельсы.

А дочки не плачут, заметил Эльдар, строгие стоят, взрослые… Как же я раньше не догадался... Надо им такой же цветок купить! Будет как раньше — экзотика в детской.

Ты спи, дорогой, отдыхай, тебе нельзя разговаривать. Врач сказал — сотрясение опасное. Так что покой и покой…

Да, кивнул он, мне — покой, после тряски и должен быть покой.

Перед тем как уснуть, он собрался, приостановил эти качели на плечах и сосредоточил взгляд на семье. Глаза на миг застыли и закрылись…

И провалился горнорабочий третьего разряда в тяжелейший сон, где его снова несло наверх по ленте, да так, что в ушах шумел ветер и каска норовила слететь. Множество «мордобоек» то и дело хлестало по носу, по глазам. И каждый раз он чуть не доезжал до кошмарной темени бункера, потому что его выбрасывало в сторону, какой-то неумолимой силой припечатывало к земле. Потом он вставал на колени, шатался, шарил вокруг дрожащими руками, разыскивая самоспасатель — и метался по выработке, во тьме, луч его фонаря. Как был, на коленях, он полз куда-то вперед. Шлепал по грязи, загребал руками жижу, двигался вверх, вверх, вверх… Настигал его монотонный шелест ленты, гудеж конвейерного барабана, и на лицо брызгало теплым, терпким. А он все облизывал потрескавшиеся губы, чувствуя уголь и что-то еще. Наконец, он поворачивал хрустящую шею и видел во вращающемся барабане, словно в огромной стиральной машине, круговерть из ног, рук и голов. Хлестало оттуда вовсю, фонтанировало. И тогда Эльдар оглядывался назад: лента везла уголь, ровной полосой, тащила его беспрерывно, увлекаемая барабаном. Потом шахтер снова с каким-то тупым безразличием наблюдал за мельтешением частей тела, обмотанных как попало в спецовки. И тошнило его от этого круговорота. В жижу, в уголь рвало, но не смотреть он не мог — и лишь молился про себя, чтоб разрядились аккумуляторы, чтоб потух фонарь… Потом он вдруг смирился с этой тошнотой и рассудил, что молиться нет никакого смысла, ибо, во-первых, бог его не услышит из-за шума барабана, из-за молотьбы костей о железо, а во-вторых, бог не увидит.

Бог не увидит, потому что Эльдар под землей.

Мысль показалось Нагибину очень важной. Все встало на свои места, и Эльдар прекратил жалкие попытки подняться, утереть лицо или увернуться от фонтана и ошметок из барабана. Он просто опустился. Сначала на локти, потом на живот. Каска откатилась от головы, и та пристроилась на чернеющей шпале… Как хорошо мне, подумал Эльдар, как же мне комфортно.

Прежде чем забыться в этом кошмаре, Нагибин внезапно увидел Борю. Тот сидел на рельсах подле Эльдара — и был в мешковатой спецовке, тучный. Очень суровый у него был вид. Боря погрозил Нагибину кулачищем, и фонарик потух.

 

Отец не просыпается, — сказала Юля дочерям. — Сильное сотрясение, врачи говорят.

Анжела и Эльвира кивнули. Они сидели на кухне за пустым столом. Сквозняк гонял занавески, и по стенам метались тени.

Что делать, девчонки? Что делать?..

Все хорошо будет, мам…

Дети, они все понимают, и Юля это знала. Она не знала только того, что сегодня дочери прогуляли два последних урока. И дело было вовсе не в лени или плохом самочувствии. С утра по дороге в школу дочери, как и всегда, проходили мимо детдома. Двухэтажное здание с розовыми занавесками в каждом окне. Обычно на перилах крыльца сидят дети от шести до двенадцати. В колготках, сандалиях, джинсовых комбинезонах — в любую погоду.

Этим утром дети не сидели, а бегали с тряпками вокруг двух подогнанных к детдому маршруток. Весело, с гоготом они таскали ведра с водой, промокали в них тряпки, намывали стекла, капот, двери. Эльвира шла, повесив нос, а Анжела присмотрелась.

Гляди, детдомовцы хозяйничают…

Вот это да-а… — покачала головой Эльвира.

Потом откуда-то вывернул, очевидно, водитель одной из маршруток. В спортивной форме, с лицом неживописным, он стал ругать детей как распоследних неумех. Его реплики сводились к тому, что грязь не отмылась, а отвратительно размазалась. Беспризорники ничуть не смутились — только бегать стали еще быстрее, тереть еще активнее.

И тут Анжела сделала то, чего сама от себя не ожидала.

Извините… мы будем рады помочь…

— …

Мы хорошо будем мыть, мы умеем с сестрой, — Анжела кивнула на Эльвиру.

Мужик ответил, что платить готов по сто пятьдесят рублей каждой за еженедельное мытье маршрутки. Потом добавил, что машин пригонят с десяток. По четвергам, в два часа дня, в автопарке.

Полторы тысячи в неделю, рассудили они… Каждый четверг пропустим всего по две химии… Вот так они и заработали первые деньги.

Теребя прозрачную клеенку, гоняя по столу хлебные крошки, Эльвира с Анжелой лишь хотели, чтобы мама не прознала о прогулах. Даже на это у них был готов ответ, но врать совсем не хотелось. Им просто нужно было время. И иногородний цветочный магазин. И заказ с доставкой. Все вместе должно было сработать.

По вечерам семья навещала отца. Ел Эльдар по чуть-чуть, постоянно впадал в тяжелый сон, пробуждаясь ненадолго. Врачи предупредили семью о медленном улучшении здоровья, но боль не прошла, только расплылась нудным гудением, став менее острой, зато вязкой, навязчивой, с редкими видениями. Иногда Эльдар ясно осознавал присутствие родных, беседовал, шутил, даже дурачился — и удерживал в памяти эти встречи. Чаще же всего, в очередной раз проснувшись, он пытался понять, являлись гости во сне или наяву — и искал подробности, слова, хоть что-то, делающее воспоминание реальным.

Так для Нагибина тянулись дни, и вместе с ними тянулась эта сплошная болезненная полоса, конвейер видений…

И был он автобусе, в гуще неповоротливых тел. Его трясло, елозило туда-сюда, и на каждой остановке чудились радостные голоса его семьи, ждущей снаружи. Тогда он начинал брыкаться, сипеть, биться лбом, кулаками о спины и плечи, тщетно пытаясь выйти, и даже когда ему удавалось приблизиться к открытой двери, последней преградой был самоспасатель, жестокий поводок, который цеплялся за поручни и не давал воли. Самоспасатель арканом тянул Эльдара обратно в гущу людей, глубже, ниже, опуская до уровня животов, колен, земли, грузом неподъемным тащил его вниз, сквозь почву, корни, породу, мимо червей и костей…

После, полузадушенный, он падал в шахту. Сидел, затравленный, на корточках, прислонившись к стенке выработки, в непроглядной темноте. Долго собирался с духом, чтобы выпрямиться в полный рост, протянуть руки и на ощупь пойти вперед, и только поднялся, как его сразу приложило куском породы. Эльдар снова сел; обняв самоспасатель, потный от страха, загнанный, он медленно, на четвереньках двинулся вдоль стены. Когда ладони искололо, обтесало о грубую поверхность, он не выдержал, вскочил и с какой-то обреченной яростью бросился в темноту. Тогда сверху беспорядочно полетели камни, посыпалась пыль, припорашивая голову, невидящие глаза, и метался по шахте изодранный и побитый Эльдар, пока, наконец, не споткнулся и не упал лицом в землю. И здесь он почувствовал огромную несправедливость, ибо каменный дождь, не прекращаясь, задолбил по его телу…

А потом было безразличие, безвольная мякоть вместо человека по имени Эльдар Нагибин, который под землей, во тьме, и скрыт от бога…

Прошла вечность — и что-то изменилось.

Растерзанная кожа на пальцах потеплела. Тепло переместилось ниже, по предплечью, к шее. Краем глаза Эльдар заметил свет — зеленый луч, стелющийся откуда-то сбоку и сверху — невозможный для шахты цвет. Теплый, чудной.

Мне сигналят, подумал Эльдар. Можно идти.

Кряхтя, он поднял свое тело, в котором вдруг исчезла вся мякоть, а остались щепки, иглы и цепи, сделал один чугунный шаг к цветному лучу. Потом еще и еще, пока не уперся грудью в стену. Луч пригрел настойчивее, и Эльдар, металлический, гремящий, пошел сквозь землю наверх, ускоряясь, вспарывая толщу собой… И уже предчувствуя, что вот он, последний сантиметр пути наружу, Эльдар резко открыл глаза.

Солнце пронзало листья-ладошки и падало на щеку и плечи. На подоконнике палаты стояло пышное, рослое, цветущее растение, такое необычное для маленького городка посреди тундры. И такое родное для Эльдара.

«Черти что, — подумал он, разглядывая антуриум, — все еще цветет!..»

Краски экзотического чуда, просвеченного солнцем, ставили свою печать на глаза Нагибина. И в этом звонком свете предстала перед Эльдаром его семья. Три красивые, счастливые и бесконечно родные женщины. Для которых он был единственным и лучшим.

 

100-летие «Сибирских огней»